К. Леви-Строс и структурная антропология

Этот выдающийся французский ученый с большим успехом использовал структурный метод применительно к этнографическим исследованиям, в результате чего этнография была превращена в этнологию (т.е. из описания определенного предмета в науку об этом предмете), и по ходу дела внес немалый вклад в решение методологических, и даже исконно философских, мировоззренческих проблем.

Получив социологическое образование, он стал этнографом, представителем беспокойной профессии, которая стала популярной после того, как в «западном» цивилизованном обществе распространился интерес к другим народам и их культурам.

Разумеется, предпосылкой появления этой профессии в научном сообществе было признание «дикарей» людьми, и отношение к ним перестало определяться прежде всего экономическим интересом у одних и человеческим любопытством, к которому были примешаны чувства страха, жалости, удивления, у других.

Изменение отношения к прежде экзотическим народам было в немалой степени обусловлено глубокими трансформациями мировоззрения людей западной культуры: сначала (уже после того, как европейцы основательно, хотя и весьма односторонне, познакомились с другими народами в эпоху Великих географических открытий и после образования колониальных империй) легитимной идеей стало представление о культурном разнообразии человечества; затем распространение эволюционных идей, совокупно с антиметафизическим переворотом в мировоззрении, имело следствием формирование истории как «подлинной науки о человеке» (К. Маркс) — науки «позитивной» (т.е. опирающейся на эмпирические факты), но вместе с тем такой, которая должна быть воздвигнута на теоретических основаниях.

Быстро развивалась археология, которая тоже становилась наукой, очевидным образом связанной с общей историей.

Социология, еще одна новая наука, напротив, перестала быть описательной дисциплиной в том духе, как ее представлял себе ее «отец», О.Конт, и для ее представителей одной из важных методологических проблем стало признание множественности если не равноценных, то равноправных социальных образований; отсюда, в частности, тема соотношения синхронического и диахронического подходов в изучении общества.

Теперь понятно, почему и этнография перестала выглядеть скорей особым литературным жанром нежели наукой, собранием любопытных для обывателя записок путешественников, вроде «Хождения за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, и объединилась в единый комплекс научных дисциплин, вместе с историей, археологией и прочими «науками о культуре».

Этнограф (в буквальном смысле слова — «путешественник, описывающий этносы») мало-помалу становился этнологом, который пытался понять свой предмет, а потому нуждался в теории.

То, что этнограф призван в первую очередь заниматься культурой тех или иных народов, становится аксиомой (если, конечно, уже не вызывает сомнения тезис, что культура является непременным признаком этноса, человеческого сообщества в его отличии от стада или орды).

Столь же очевидным среди ученых и философов давно был и другой тезис — что культура, во всем многообразии ее феноменов, это прежде всего результат работы мысли.

А «субстанцией» мысли, объективирующей, как сказал бы Гегель, себя в культуре и после этого существующей сразу как для меня, мыслящего субъекта культуры, так и для других, которые меня понимают или способны понять, является язык.

Поэтому всякая культура связана с языком; наличие языка свидетельствует о наличии культуры, и наоборот.

Эта органическая связь делает возможным и следующий вывод, который методологически важен для всякого ученого, изучающего культуру, и в первую очередь для этнографа: в основе любой культуры лежит язык, культура существует в языке, язык есть «тайна культуры».

Более того, не лишено смысла утверждение, что вся культура, любой связный набор ее феноменов, вообще может быть истолкована как язык: она вся имеет символическую природу — ведь все ее феномены, каковой бы ни была их «субстанция», суть прежде всего знаки, а любая целостная их совокупность, как и язык в изначальном смысле этого термина, — это знаковая система.

Предпосылкой такой трактовки продуктов культуры является, само собой понятно, уверенность, что любой из культурных объектов имеет значение, т.е. «говорит о чем-то ином, нежели он сам».

Здесь пункт, важный для понимания основ структурной антропологии Леви-Строса, где семантический подход к культуре тесно сопряжен с главным достижением психоанализа — с тезисом, что в сфере человеческой духовности есть важная, во многих случаях человеческой жизни даже определяющая, область неявного, подсознательного, неосознанного.

Этнолог, в отличие от этнографа в первоначальном значении этого слова, не только предполагает знаковую природу феноменов культуры, но и ставит задачей вывести на свет то, чего «на поверхности» не видно: то, о чем говорят танцы, обычаи, татуировки, орнаменты, детали одежды, рисунки на лице и теле и т.д.

Уточню: речь идет не только о «подсознательном» у единичных человеческих субъектов, но также и о том, что скрыто за поверхностью «объективированной» культуры этноса (за фигурами танца, ритмами ударов бубна, узорами татуировок и т.п.) и потому не может быть увидено или услышано непосредственно (и тем более сфотографировано или записано на магнитофон).

Все открытые чувственному восприятию культурные объекты суть знаки чего-то иного, они обладают скрытым смыслом. И вот что важно — смысл этот скрыт очень часто не только для постороннего наблюдателя, но и для того человека, который сам живет в этой культуре.